Борис Николаевич Ширяев - Утешительный поп - текст песни, слова, перевод, видео

Название песни: Утешительный поп

Дата добавления: 26.08.2022 | 04:50:08

0 - текст верный

0 - текст неверный

Ознакомьтесь с текстом песни Борис Николаевич Ширяев - Утешительный поп

Фамилии его я не помню, да и немногие знали ее на Соловках. Она была не нужна, потому что "Утешительного попа", отца Никодима, и без нее знали не только в кремлевском муравейнике, но и в Муксоломском богоспасаемом затишье, и в Савватиеве, и на Анзере, и на мелких, затерянных в дебрях командировках. Так сложилась его соловецкая судьбина – везде побывал.

I don’t remember his surnames, and few knew her on Solovki. She was not needed, because the “comforting priest”, the father of Nicodemus, and without it, was known not only in the Kremlin anthill, but also in the Muksohomsky God -toe, and in Savvatieva, and on Anzer, and on small business trips in the wilds. So his Solovetsky fate developed - he visited everywhere.

Ссыльное духовенство – архиереи, священники, монахи, – прибыв на остров и пройдя обязательный стаж общих работ и жительства в Преображенском соборе, обычно размещалось в шестой роте, относительно привилегированной, освобожденной от поверок и имевшей право выхода из кремля. Но для того, чтобы попасть в нее, одного духовного сана было мало, надо было запастись и соответствующей статьей, каравшей за антисоветскую агитацию, преступное сообщество, шпионаж или какое-нибудь иное контрреволюционное действие, а отец Никодим был осужден Полтавской тройкой НКВД за преступление по должности. Вот именно это отсутствие какой-либо контрреволюции в прошлой жизни отца Никодима и закрывало ему двери в тихий, спокойный приют.

The exile clergy - bishops, priests, monks - having arrived on the island and passing the mandatory experience of common work and residence in the Preobrazhensky Cathedral, was usually placed in the sixth company, relatively privileged, freed from enclosures and had the right to withdraw from the Kremlin. But in order to get into it, one spiritual dignity was not enough, it was necessary to stock up on an appropriate article that was curable for anti-Soviet agitation, a criminal community, espionage or some other counter-revolutionary action, and Father Nicodemus was convicted by the Poltava three NKVD for a crime positions. This is precisely this lack of any counter-revolution in the past life of Father Nicodemus and closed the doors to his quiet, calm shelter.

Получался анекдотический парадокс: Владимир Шкловский, брат известного литератора-коммуниста Виктора Шкловского, пребывал в окружении иереев и высших иерархов, как "тихоновец", хотя по происхождению и был евреем. Он взял на хранение церковные ценности от своего друга-священника [1], а священствовавший более пятидесяти лет иерей, отец Никодим, кружил по всем командировкам то в качестве лесоруба, то скотника, то рыбака, то счетовода.

It turned out to be an anecdotal paradox: Vladimir Shklovsky, the brother of the famous writer-communist Viktor Shklovsky, was surrounded by priests and higher hierarchs, like "Tikhonovets", although he was a Jew. He took the storage of church values from his friend-priest [1], and the priest, who was pronouncing for more than fifty years, his father Nicodemus, circled on all business trips as a lumberjack, then a cattle, then a fisherman, then an accountant.

К политике он, действительно, не имел никакого отношения ни в настоящем, ни в прошлом.

He really had nothing to do with politics either in the present or in the past.

– Кого-кого только в нашем селе ни побывало, – рассказывал он, – и красные, и белые, и немцы, и петлюровцы, и какие-то еще балбачановцы… всех повидал… Село-то наше стоит на тракту, что от Сум на Полтаву идет. А мне – всё единственно, что белые, что красные. Все сыны Божие, люди-человечки грешные. Господь на суде Своем не спросит, кто красный, кто белый, и я не спрашивал.

“Someone only in our village,” he said, “and the red, and white, and the Germans, and the Petliurians, and some other Balbachans ... I have seen everyone ... Our village stands on the tract, which is from Sumy to Poltava is coming. And to me - everything is the only thing that white, that red. All the sons of God, people-human people are sinful. The Lord in his court will not ask who is red, who is white, and I did not ask.

– А не обижали вас, батюшка?

“Have you offended you, father?”

– Нет. Какие же обиды? Ну, пасеку мою разорили… Что ж, это дело военное. Хлебает солдат свои щи… Год хлебает, другой хлебает, так ведь и медку захочется, – а где взять? А они, пчелки-то, твари Божие, не ведают, кому медок собирают – мне ли, солдату ли? Им единственно, на кого трудиться, ну и мне обиды быть не может.

- Not. What are the insults? Well, my apiary was ruined ... Well, this is a military matter. The soldier soups his cabbage soup ... For a year, the other is sipping, so you want Medka - and where to get it? And they, the bees, the creatures of God, do not know who they collect the honey-is it to me, is it a soldier? They are the only one to work for, well, I can’t be insulting.

– Не смеялись над вами?

- Didn't you laugh at you?

– Это бывало, – засмеется сам отец Никодим, и мелкие морщинки, как резвые детишки, сбегутся к его выцветшим, с хитринкой, глазкам, – бывало даже часто. Один раз большой какой-то начальник у меня на ночь стал. Молодой, ловкий такой.

“It happened,” Father Nicodemus himself laughs, and small wrinkles, like frisky kids, will run away to his faded, with a trick, eyes, “it happened often.” Once, some kind of boss I got at night. Young, dexterous.

– Поп, а поп, – говорит, – я на ночь бабу к себе приведу. Как ты на это смотришь?

“Pop, and Pop,” he says, “I’ll bring a woman to me at night.” What do you think about that?

– Мне чего смотреть, – отвечаю, – я за семьдесят-то лет всего насмотрелся. Дело твое молодое, грешное. Веди, коли тебе без того невозможно.

“What should I look at,” I answer, “I have seen enough of everything in all the years.” Your business is young, sinful. Lead, if it is impossible for you.

– Может и тебе, поп, другую прихватить?

- Maybe you, pop, also grab the other?

– Нет, сынок, обо мне, – говорю, – не беспокойся. Я пятнадцатый год вдовствую, а в этом не грешен.

“No, son, about me,” I say, “do not worry.” I have been wounding for the fifteenth year, but I am not in this.

– И не смущал тебя бес?

“And the demon did not bother you?”

– Как не смущать? Смущал. Ты думаешь, поп – не человек? Все мы – люди, и всему людскому не чужды. Это и латинскими мудрецами доказано. Бесу же смущать человеков и по чину положено. Он свое выполнять обязан. Он меня – искушением, а я его – молитвою… Так поговорили с ним, посмеялись, а бабы он всё же не привел. Один спал, и наутро две пачки фабричной махорки мне дал, заусайловской.

- How not to embarrass? Embarrassed. Do you think pop is not a person? We are all people, and all people are not alien. This is proved by Latin sages. Besu is to embarrass the people and is laid on the rank. He must fulfill his own. He is a temptation to me, and I prayed him ... So they talked with him, laughed, but he still did not lead the women. One was sleeping, and the next morning two packs of the factory Mahorka gave me, Zausailovskaya.

– Этим грешен, – говорю, – сынок! Табачком занимаюсь. Спасибо!

“This is sinful,” I say, “son!” I am engaged in a tobacco. Thank you!

А в другой раз на собрание меня потребовали, как бы на диспут. Оратор ихний меня вопрошает:

And another time, they demanded me for a debate for a dispute. Their speaker asks me:

– Ответьте, служитель культа, подтверждаете ли, что Бог в шесть дней весь мир сотворил?

- Answer, the minister of the cult, do you confirm that God created the whole world in six days?

– Подтверждаю, – говорю, – в Писании так сказано…

“I confirm,” I say, “in the Scriptures it is said ...

– А современная наука доказывает, что за такой малый срок ничего создано быть не может. На этот процесс миллионы тысячелетий требуются, а не дни.

- And modern science proves that nothing can be created for such a short term. Millions of millennia are required for this process, not days.

– А какие дни? – вопрошаю.

- And what days? - I ask.