Звёзды в кондукторской сумке - Родина - текст песни, слова, перевод, видео

Константин Костенко - Пьеса «Родина»

КАЛАШНИКОВ. Давайте порассуждаем. Пустим нашу мысль в свободный полет. Наши мысли пока еще свободны. Будем этим пользоваться. Итак. Может быть, Родина – это часть суши, территория, очерченная государственной границей?

МИХАИЛ. Думаю, да. И это тоже.

КАЛАШНИКОВ. Но эту территорию запросто, одним решением на так называемом высоком уровне, можно разделить, сдать в аренду, продать, подарить… И никто при этом не станет спрашивать, согласен я с этим или нет. Вывод ясен – это территория мне не принадлежит. Наверное, все-таки это не совсем моя Родина. Что дальше? Гимн? Он меня не вдохновляет.

МИХАИЛ. Ну, вы же спортсмен! Вы должны плакать при его звуках!

КАЛАШНИКОВ. Я могу плакать над «Лунной сонатой», во время прослушивания концерта Рахманинова… Но что должно заставить меня плакать при восприятии посредственного, помпезного набора звуков, сопровождаемого таким же текстом... Извините, я этого не понимаю. Что у нас дальше? Флаг? Здесь тоже не стоит придерживаться иллюзий. Обыкновенный цветной шелк. Любой дурак или конченая сволочь могут размахивать им с самым честным видом хоть до посинения. Наверное, это тоже не совсем Родина. Лучше назвать это атрибутикой. А что же с Родиной? Где она?

МИХАИЛ. Да, где?

КАЛАШНИКОВ. Может, она в нашей литературной классике, в нашей музыке? Но это давно принадлежит всему миру. Да и вряд ли в этой стране найдется слишком много людей, кого бы это на самом деле заботило.

МИХАИЛ. Блин! Вот насчет этого вы – в точку!

КАЛАШНИКОВ. Когда-то я представлял себе Родину, как нечто личное, место, где мне комфортно, где я чувствую безопасность. Например, мой дом. Я обустраиваю его, забочусь о том, чтобы те, кто со мной живет – жена, ребенок, - чтобы они были сыты, одеты, здоровы. Устанавливаю крепкую дверь и сигнализацию, чтобы оградить себя от всяких сомнительных физиономий, которые с удовольствием припрутся и начнут тащить из моего дома телевизор, пылесос, компьютер… Начнут при помощи зуботычин вытягивать из моей жены – где хранятся сбережения. То есть, я все делаю для того, чтобы создать в моем доме комфортные условия. И мне это пока что более-менее удается. Я представлял, что моя Родина и страна – это как бы большой дом. Мы живем в нем большой семьей. И каждый из нас – и я в том числе – делаем всё, от нас зависящее, чтобы здесь было комфортно, сытно и спокойно. Но с некоторых пор у меня нет этого ощущения. Я перестал чувствовать, что этот дом принадлежит мне, что от моих усилий и от моего мнения здесь что-то зависит. Я чувствую, что двери моего дома открыты настежь, в разбитых окнах гуляет ветер, а по комнатам шарахаются какие-то проходимцы в грязной обуви. Они по-хозяйски развалились в креслах, плюют в хрустальные вазы и давят окурки об паркет. Кто-то у меня за спиной несет тюки с ворованной утварью, кто-то блюет на кухне… И я ничего не могу сделать! Все эти вороватые типы настойчиво уверяют меня, что, дескать, - да, этот дом все еще мой, но то, что в нем бардак и откровенный грабеж это как бы в порядке вещей. Не волнуйся, Никита, всё пучком!

МИХАИЛ. Скажите, вы точно спортсмен? Всегда им были?

КАЛАШНИКОВ. Я по образованию математик. Ну, а то, что бегаю на Олимпийских играх… Просто мои ноги для этой страны оказались более важными, нежели мозги.

МИХАИЛ. Но вы же «счастливчик».

КАЛАШНИКОВ. Послушайте, я приехал в этот город, чтобы побывать там, где мы жили. Я, мама, отец… У нас во дворе рос старый тополь. Узловатый ствол, морщинистая кора… Из того места, где был срублен сучок, летом всегда что-то такое сочилось. Коричневатая жидкость с терпким запахом. Слетались майские жуки… Они присасывались к этой жидкости, толпились… Солнце отражалось на перламутровых спинках… Мне часто снилось это – старый родительский дом, тополь во дворе, горьковатый запах смолы в воздухе и солнце на спинках майских жуков… И еще почему-то такая пластмассовая штука, вроде ковровой выбивалки. На ней пропеллеры из цветной пленки… Я бегу, они вращаются, жужжат… Я очень надеялся, что это и есть моя Родина, что я ее, наконец-то, нашел! Знаете, что я обнаружил?

МИХАИЛ. Что?

КАЛАШНИКОВ. Дом, где прошло детство, снесен. Тополь спилили под корень. Кому-то не хватило место под гараж. Всё. Нет моей Родины. На ее месте – кирпичный гараж с иномаркой.

МИХАИЛ. Как же вы правы! Действительно – воспоминания детства, это…

КАЛАШНИКОВ. Теперь-то вы понимаете? Родины давно нет. Ее нет даже в виде абстракции и грезы. Есть бесконечная, нудная манипуляция. Как пиликанье раздолбанной шарманки. От Родины остался полуразвалившийся фасад, который наспех белят и подкрашивают по праздникам, а за всем этим – пустота, разруха и чей-то шкурный интерес. Мою Родину спилили на дрова, а мне подсунули сомнительную идею. И при этом заставляют повторять, как идиота: «Я люблю ее, я люблю ее…» А кого ее? Что значит, «ее»? Кто она такая?

МИХАИЛ. Блин! Я не должен этого говорить, но… Как вы, блин, всё это точно говорите!

КАЛАШНИКОВ. Мне душно в этой абстракции! Я задыхаюсь в ней, как в пыльном мешке! Не могу терп?